Все страхи мира - Страница 165

165

— Вы осунулись, Андрей Ильич, — заметил Олег Кириллович Кадышев, сидя в кожаном кресле напротив президента.

— На меня благоприятно действует ходьба, — криво улыбнулся президент.

— Может быть, тогда вам стоит присоединиться к нашей олимпийской команде?

Нармонов на мгновение остановился.

— В самом деле, было бы приятно соперничать только с иностранцами. По их мнению, я блестящий политик. Увы, наш народ придерживается иной точки зрения.

— Чем могу служить нашему президенту?

— Мне нужна ваша помощь, помощь тех, кто находится на правом крыле.

Теперь пришла очередь Кадышева улыбнуться. Пресса — как западная, так и отечественная — никак не могла разобраться в создавшемся положении. Левое крыло в Советском Союзе занимали сторонники жесткой линии, поддерживающие коммунистов. На протяжении более восьмидесяти лет реформы в этой стране всегда начинались справа. Все, кого преследовал Сталин за то, что они стремились дать народу хоть немного личной свободы, клеймились как правые уклонисты. Однако на Западе те, кто называл себя прогрессивными деятелями, всегда занимали левое крыло, клеймили своих реакционных врагов как «консерваторов» и отождествляли, их с политическим правым крылом. Для западных журналистов было слишком трудно перестроить свои идеологические полюсы так, чтобы они совпадали с иной политической деятельностью. Только что обретшие свободу советские журналисты просто копировали своих западных коллег и прибегали к зарубежным терминам, что еще больше запутывало и без того хаотичную политическую ситуацию. То же самое относилось к «прогрессивным» западным политикам, конечно, к тем, которые поддерживали проведение многих советских экспериментов в своих собственных странах — причем все эти эксперименты доводились до абсурда и превращались в нечто большее, чем просто провалы. Пожалуй, самым черным юмором во всем мире было брюзжание левацких элементов; отдельные из них уже заявляли, что отсталая Россия потерпела неудачу потому, что оказалась неспособна создать гуманистические правительственные структуры, тогда как развитые западные страны сумели добиться этого (не об этом ли говорил сам Карл Маркс?). Такие люди, подумал Кадышев, озадаченно качая головой, являются ничуть не меньшими идеалистами, чем представители первых революционных Советов, и такими же пустоголовыми. Русские всего лишь довели революционные идеалы до их логических пределов и обнаружили в результате только беды и пустоту. Теперь они поворачивали назад — маневр, потребовавший политического и морального мужества, редко встречающегося в мире, — и Запад все еще не мог понять, что же происходит! Насколько прав был Хрущев, подумал член русского парламента. Политики одинаковы во всем мире.

И почти все идиоты.

— Андрей Ильич, мы не всегда согласны с вами при выборе методов, но у нас не бывает расхождений относительно целей. Я знаю, что у вас неприятности с нашими друзьями на противоположном крыле.

— И с вашей группировкой тоже! — бросил Нармонов резче, чем следовало.

— И с моими сторонниками, это верно, — небрежно согласился Кадышев. — Вы считаете, Андрей Ильич, что мы должны соглашаться с вами по каждому вопросу?

Нармонов повернулся, и его глаза угрожающе сверкнули.

— Только не сегодня, пожалуйста, — ответил он.

— Какую помощь мы можем оказать вам? — Теряете самообладание, товарищ президент? — подумал он. Это плохой знак, друг мой…

— Мне нужна ваша поддержка по национальному вопросу. Нельзя допустить распада всего Союза.

Кадышев решительно покачал головой.

— Это неизбежно. Надо дать прибалтам и азербайджанцам самим решать свою судьбу. Это устранит массу проблем.

— Нам нужна азербайджанская нефть. Если мы согласимся на их отделение, наша экономическая ситуация ухудшится. А стоит дать волю прибалтам, их примеру последуют другие, и половина страны захочет стать независимыми государствами.

— Половина населения, это верно, но меньше двадцати процентов нашей территории. Одновременно будут решены почти все проблемы, — заметил Кадышев.

— Но какова будет судьба тех, кто захочет отделиться? Мы бросим их в пропасть хаоса и гражданской войны. Сколько из них погибнет, сколько смертей останется на нашей совести? — спросил президент.

— Это — нормальное следствие деколонизации. Не в наших силах предупредить его. Пытаясь удержать Союз от распада, мы просто будем содействовать гражданской войне на нашей собственной территории. Вот тогда придется передать силам безопасности слишком много власти, а это опасно. Как и вы, я не доверяю армии.

— Армия не способна на вооруженный переворот. В ней нет бонапартистов.

— Ваша вера в лояльность армии намного превосходит мою. Мне кажется, что сейчас они увидели перед собой уникальную историческую возможность. Партия сдерживала военных, начиная с Тухачевского. У военных отличная память, и они могут прийти к выводу, что это их шанс.

— Тех, что мечтали о военном перевороте, уже давно нет в живых! И детей их — тоже, — сердито огрызнулся Нармонов. — В конце концов, прошло больше пятидесяти лет. Те, у кого сохранились личные воспоминания о чистках, передвигаются в колясках или живут на пенсии.

— Но их внуки-то живы, и не следует забывать об унаследованной памяти. — Кадышев откинулся на спинку кресла и задумался. В его голове пронеслась и тут же почти полностью оформилась мысль: неужели это возможно?..

— Они беспокоятся, это верно, и эта обеспокоенность мало отличается от моей собственной. У нас существуют разногласия относительно того, как решить эту проблему, а не по вопросу контроля. Я могу сомневаться в их здравом смысле, но не в их преданности.

165